Наша Улица

литературный журнал

Проза и поэзия

Романы, рассказы и стихи, детективы и фэнтези

Меню сайта:

Главная

Произведения

О сайте

Контакты

Ссылки

Карта сайта

Прокурорский надзор. Глава 5. «Химия»

Яркий, солнечный день. Сижу справа у окна, проезжаем знакомые улицы Краснодара, и вот мы уже за городом. Поля, рисовые чеки, снова поля… Я в каком-то «заторможенном» состоянии. Плохо воспринимаю окружающее. Ребята говорят друг с другом, о чем-то спрашивают сопровождающего. Так проходит часа два. Окраинные домики Белореченска. В город не заезжаем, по окружной дороге движемся в направлении целого леса гигантских труб. Это и есть конечный пункт нашего маршрута – Краснодарский химический комбинат (КХК). Несмотря на то, что он уже давно дает продукцию, строительство еще не окончено – в строй вводятся новые цехи. Вот на этой всесоюзной стройке и используется дешевый труд подневольной рабочей силы – «химиков». Кроме того, часть условно- освобожденных «привлекаются к труду» на других строительных объектах города. Наш хозяин и работодатель – трест «Краснодархимстрой» - мощное строительное объединение подразделений, разбросанных не только по территории края, Но и за его пределами.

Город Белореченск – столица «химиков» Кубани. До недавнего времени здесь было целых четыре спецкомендатуры: женская и три мужских. Сначала была упразднена женская, а совсем недавно – одна мужская спецкомендатуры. Высвободившееся в самом городе пятиэтажное здание переоборудовано под «семейное» общежитие треста, домики и бараки Первой спецкомендатуры расположены за городом и в настоящее время заколочены. Оставшиеся Вторая и Третья занимают здесь же две больших пятиэтажки. Около одной из них и тормозит наш автобус.

Пока идем в помещение клуба, встречаем нескольких знакомых. Успеваем обменяться приветствиями, но на обстоятельный разговор времени не хватает – входим в большую комнату с крошечной сценой и полусотней стульев. Стены увешаны наглядной агитацией, в разных вариантах тиражирующей одну и ту же гениальную мысль: «Честный труд – путь к освобождению». В голове вертится иная формулировка: «Труд делает человека свободным»…! Впрочем, это из другой оперы…

Входит майор Сотников – начальник комендатуры. С ним несколько офицеров – замполит и начальники отрядов. Объясняется распорядок дня, правила поведения, делается небольшой экскурс в Уголовный и Процессуальный кодексы Российской Федерации. Приводится ряд впечатляющих примеров наказания нарушителей Христовых заповедей, в популярной форме изложенных в вышеуказанных произведениях.

Торжественная часть окончена, начальники отрядов приступают к дележке рабов. Только что в зубы не заглядывают. Ссорятся из-за одного парня, назвавшегося художником. О своем хобби молчу, так как из короткого диалога с одним из встретивших нас аборигенов выяснил, что умение рисовать нисколько не освобождает от основной работы. Начальникам отрядов нужны художники для оформления наглядной агитации – занятия, глубоко мне несимпатичного.

Я попадаю в отряд номер два, начальником которого Юрий Николаевич Дурнев, тот самый молодой лейтенант, сопровождавший нас из Краснодара. Затем получаем деньги, переведенные из зоны. Мне выплачивают 50 рублей – большую часть заработанного мной за год заведования библиотекой в зоне (насколько мне помнится, оклад мой там составлял 70 рублей в месяц). Это чуть ли не самая большая сумма в нашей команде. А ведь большинство провели в зоне не по одному году, к тому же на производстве…

Получаем постель, матрац, одеяло и направляемся каждый в свой отряд. Еще в Краснодаре я познакомился с новороссийцем Михаилом. Чем-то приглянулись друг другу и еще в автобусе старались держаться вместе. К счастью, попадаем в один отряд, и Юрий Николаевич по нашей просьбе поселяет нас в одной комнате.

Второй отряд располагается на четвертом этаже. В комнате живет парень из Адлера, армянин по фамилии Поронян. Узнав, что я по специальности тренер, дает мне ряд практических советов. Оказывается, есть возможность устроиться работать по специальности. В тресте «Краснодархимстрой» есть несколько ставок инструкторов по спорту. Мой диплом дает мне определенные шансы. Решил воспользоваться подсказкой.

Миша напоминает о том, что с утра мы ничего не ели. Я и сам чувствую голод, к тому же наличие денег обещает блаженство «цивильного» обеда. Поронян объясняет, как пройти в столовую. Она здесь же, за бетонным забором.

Столовая заводская, нам, привыкшим к вони и неопрятности зоновского пищеблока, кажется роскошным рестораном, а две молодые женщины на раздаче, в своих чистых халатах – необыкновенно хорошенькими. Налегаем на мясное, молочное. После этого праздника желудка клонит в сон. Вытягиваюсь на чистой постели и мгновенно засыпаю.

Будит нас Алик Поронян. «На проверку!..» Ах да, согласно распорядку, три раза в день надо выходить на проверку. Утром в шесть, вечером – в 19 и 21.30. После вечерней проверки дверь на улицу закрывается, и бдительный дежурный помощник начальника комендатуры никого не выпускает из здания. Исключение составляют уходящие в ночную смену и приходящие с работы «химики», фамилии которых фигурируют в специальных списках, ежемесячно представляемых руководством предприятия.

«Отметившись», размышляем, чем заняться до последней проверки. Ложиться, а потом снова вставать?.. Поехать в город? Но до города несколько километров, автобусы ходят редко – не дай Бог опоздать!.. Остается – телевизор. В каждом отряде есть специальная комната, где установлен черно-белый источник информации. Некоторые ребята помоложе с удовольствием гоняют мяч на пустыре за общежитием. Страсти здесь накаляются не на шутку, особенно когда игра идет между комендатурами. Молодежь стосковалась по движению – в зоне интенсивно занимающиеся физическими упражнениями зэки попадают в разряд подозрительных. Логика «кумовьев» элементарна: следит за своей физической формой – значит готовится к побегу.

Утром подхожу к отрядному. Объясняю, что надо съездить домой – взять необходимые вещи (знаю, что после приезда «на химию» обязаны дать несколько дней для устройства личных дел). Ответ категоричен: «Только после оформления на работу». Пытаюсь объяснить сложившуюся в семье ситуацию. Какое там!

Вечером устраиваем «военный совет», в котором, кроме нас с Михаилом и Алика, участвуют еще два моих новых знакомых, давно работающих в Белореченске и хорошо знающих здешние порядки. Узнав, что я рисую, один из них берет на себя «обработку» нуждающегося в художнике начальника пятого отряда. И верно, буквально через час в комнату входит незнакомый парень и, предварительно назвав мою фамилию, просит спуститься на второй этаж, где базируется пятый отряд.

В кабинете начальника отряда за столом – интеллигентного вида старший лейтенант в очках. Начальник пятого отряда Митин. Вежливо предлагает присесть. Интересуется, верно ли ему передали ребята, что я рисую? Почему сразу не сказал, когда опрашивали? Объясняю, что рисую «по настроению», к тому же то, что мне интересно. «Пойдешь ко мне в отряд?» Отвечаю, что пойду в том случае, если: а) отпустит меня на несколько дней домой для устройства личных дел; б) если не будет торопить с устройством на работу, так как хочу попробовать найти работу по специальности. Вкратце, как могу, рассказываю свою историю и обещаю не только сделать необходимую наглядную агитацию, но и полностью беру на себя еженедельную (или раз в 10 дней) стенгазету. Как говорится, бьем по рукам. Митин предлагает зайти к нему утром, не позже девяти.

Утром долго приходится ждать решения моего вопроса – Митин выходит из кабинета «хозяина» красный, взъерошенный. «Ну и бой мне пришлось выдержать из-за тебя!». Поднимаемся на второй этаж вместе. В кабинете оформляет мне маршрутный лист, объясняет, где поставить печать. Иду в канцелярию. И вот уже в автобусе – еду в Геленджик. Целых четыре дня дома!

Людмила открывает дверь, сухо здоровается, идет на кухню. Из комнаты выходит Стасик. Чувствуется, что отвык он от меня за эти два года… Раньше, помню, стоило мне приехать из командировки и открыть дверь, сынок выскакивал из комнаты пулей и, не говоря не слова, пыхтя и сопя, лез на шею, как обезьянка, цепко перебирая ручонками. Взобравшись на плечи, спрашивал: «А что ты мне привез?».

Сейчас стоит и смотрит на меня. Понимает, что я теперь могу ему привезти!..

И все-таки вечером оттаивает – придвигается ко мне на диване, смотрим телевизор вместе. Спать ложится со мной на диване в большой комнате. Долго не можем уснуть – Стасик рассказывает последние новости. Проговаривается насчет какого-то маминого знакомого – «дяди-волейболиста из Москвы»…

На следующий день идем вместе на море. На улице встречается много знакомых. Кое-кто здоровается, но большинство либо делают вид, что не узнали, либо так увлекаются разговором с попутчиком или окружающим пейзажем, что не замечают меня… Нервы натянуты до предела. Решаю ни с кем не здороваться первым – недобрый взгляд в ответ на мое «здравствуйте» встреченной на лестнице соседки, подействовал, как пощечина. Кажется, второго такого унижения не переживу… Ну да, я ведь «ОТТУДА», из другого мира… Характерная черта советского человека, воспитанная десятилетиями тоталитаризма: пресмыкаться перед сильными и бить ногами упавшего…

Вот еще встречный – мой бывший, уже взрослый ученик настолько поглощен созерцанием какого-то невидимого объекта на другой стороне улицы, что так и проходит мимо нас с повернутой на 90 градусов головой, рискуя споткнуться о неровно лежащие плиты тротуара… Вспоминаю, как пришел ко мне на секцию в сопровождении отца (я тогда возился с мальчишками вечерами совершенно бесплатно, работая на 80 рублей инструктором физкультуры в ПАТО). Слабенький, с испуганными глазенками…

«Юрий Михайлович, сделайте из него мужчину – бьют во дворе, кому не лень, деньги в школе отбирают!..» - это отец. Три года занимался, призером края стал. В армию ушел перворазрядником. И вот - «не узнает»…

Стасик удивлен: «Папа, ты видел, Саша прошел, он тебя не заметил! Позвать?». «Не надо…». Как ему объяснить, маленькому, что такое ПРЕДАТЕЛЬСТВО.

Садимся в автобус, едем в Голубую бухту. Здесь есть надежда не встретить бывших знакомых…

Четыре дня пролетают незаметно. Стараюсь не расставаться с сыном. Утром выезжаю автобусом в Краснодар. Оттуда до Белореченска много попутного транспорта. А в спецкомендатуре необходимо быть к вечерней проверке.

Процедура проверки в спецкомендатуре отличается от «зоновской». Утреннюю (в 6 часов) и последнюю (в 21.30) проводят дежурный офицер и его помощник – сержант. Вечернюю же, в 19.00, - начальники отрядов. Проверка проходит во дворе и только в очень ненастную погоду – по комнатам или в коридоре каждого этажа.

Митин просит подойти к нему после проверки. В кабинете еще двое незнакомых мне молодых ребят. Один из них плотник. Ему дано задание готовить стенд. Второй, как выяснилось, хороший шрифтовик. «Ну вот, Михалыч, - обращается ко мне «отрядник», - это твоя бригада. Чтобы в пятницу висела газета». Уточняю материал – ведь и текст статей, и рисунки – на моей совести. Обещал – выполняй. Митин напоминает мне о необходимости устройства на работу. Я и сам в этом заинтересован, несмотря на строжайшую экономию, кончаются деньги.

Утром разыскиваю горспорткомитет. Председатель, Аслан Газизович, работает здесь давно, все и всех в городе знает. Здесь же, в двухкомнатном помещении, столы председателя горсовета ДСО «Труд» и секретаря-бухгалтера, а также председателя райсовета ДСО «Урожай».

Рассказываю Бещукову свою историю. Разговор долгий, к счастью, нам никто не мешает. Прошу помочь мне, а чтобы в отношении правдивости рассказанного мною не было сомнений, советую позвонить в Геленджик председателю Горспорткомитета Павлову и в Краевой совет ДСО «Труд». Аслан Газизович предлагает встретиться на следующий день.

Как выяснилось, Бешуков звонил по указанным мною телефонам и получил необходимые сведения обо мне. Кроме того, он переговорил с руководством треста «Краснодархимстрой», в ведении которого находятся спецкомендатуры, и рекомендовал меня в качестве инструктора по спорту. Мне надлежит явиться в жилищно-коммунальную контору треста к ее начальнику.

Симпату Арташесовичу Арутюняну – начальнику ЖЭКа – я вынужден был снова рассказать во всех подробностях свою «Одиссею», после чего на моем заявлении появилась резолюция: «Оформить…».

Контора находится в здании мужского общежития треста. Здесь же и выделяют мне кабинет, на дверь которого вешается табличка «Инструктор по спорту». Свои «верительные грамоты» пришлось продемонстрировать парторгу ЖЭКа, коменданту и воспитателю общежития. Учитывая специфику работы – в основном, вечернее время, по распоряжению Симпата Арташесовича, была составлена бумага, адресованная администрации комендатуры, в которой содержалось ходатайство об освобождении меня от вечерних проверок. В организации работы мне очень пригодился геленджикский опыт. В течение первой же недели моя рабочая тетрадь была заполнена десятками подробнейших сведений о жильцах общежития треста, в результате чего удалось укомплектовать мужские и женские команды практически по всем видам спорта, культивируемые в городе. Но особенно увлекла меня работа с семьями. В детских садиках я познакомился с родителями многих детишек, благодаря чему удалось провести первые в истории Белореченска соревнования «Папа, мама и я – спортивная семья». С помощью спорткомитета и ЖЭКа эти соревнования стали проводиться регулярно и пользоваться большой популярностью в городе. Мое появление в детском садике воспитатели воспринимают с удовлетворением – я беру на себя какую-нибудь группу, а иногда и две-три, провожу с ними мини-соревнования, в которые ввожу элементы будущих семейных «баталий». Детям это очень нравится, поэтому мой приход приветствуется громким визгом – от избытка чувств. Крепенький, как боровичок, Игорек хватает меня за руку: «Юрий Михайлович, а почему вы вчера не приходили?» Белокурая Юленька тихим голосом жалуется: «… я вас ждала-ждала…» У людей, как у кошек: нет ничего милее маленького котенка и нет ничего противнее взрослого кота… Здесь, в садике, я отдыхаю душой…

Лето окончилось. Вечером в комендатуре меня ждет сюрприз: конверт со штемпелем… геленджикской прокуратуры. Прокурор Быков не балует меня разнообразием сообщаемых сведений и стилем их изложения. Это уже седьмая по счету жалоба, направленная мною в вышестоящие инстанции и оказавшаяся в Геленджике. Учитывая слог полученного на днях ответа из краевого суда, можно прийти к выводу, что в наших правоохранительных органах работают отнюдь не Чеховы. Более того, возникают сомнения даже о том, что там работают просто честные и порядочные люди. И повод для таких сомнений имеется – несмотря на присутствующую в обоих документах фразу «тщательно рассмотрев…» бросается в глаза слишком незначительный промежуток времени между двумя пришедшими из РАЗНЫХ городов ответами – всего несколько дней. Появляется крамольная мысль о том, что в какой-либо из этих организаций не только не могли «тщательно рассмотреть», но и просто подержать в руках мое дело…

Усугубляет мое состояние встреча с дежурившим в ночь «опером» Нерсесяном. Как-то после публикации в районной газете статьи председателя спорткомитета, в которой, похвалив развитие спортивно-массовой работы в тресте, он назвал мою фамилию, капитан Нерсесян остановил меня прямо на улице. От потребовал, чтобы я подыскивал себе работу на стройке, так как у меня «запрет на педагогическую работу». Я сказал ему, что должность инструктора не является педагогической, поскольку не включается в педагогический стаж. И, несмотря на вмешательство Арутюняна (я вынужден был доложить ему об этой «стычке»), Нерсесян при каждой встрече делал удивленное лицо: «Как, ты еще не на стройке?».

Сегодня он решил «доконать» меня – демонстративно рвет на моих глазах листок с приказом об освобождении меня от вечерних проверок. «Чтобы завтра был на проверке – сам прослежу! Кстати, ты не нашел себе другую работу?».

Вхожу к себе в комнату – теперь я живу один. В последнее время пополнений нет, многих этапами отправляют на другие стройки. Вообще, ходят слухи, что одну из комендатур будут закрывать. В двух больших пятиэтажках много пустых комнат, в остальных живут по одному-два-три человека. Поселившись один, я повел борьбу с тараканами, из котором вышел победителем. Иногда, правда, забегают случайные особи, но тут же попадают под струю «Дихлофоса». Препарат этот действует не сразу и жертвам собственной неосторожности удается вернуться домой, чтобы скончаться в семейном кругу. При этом они успевают, очевидно, передать некоторую информацию родственникам, а может быть, и завещание написать, в котором заклинают близких не соваться в комнату номер 98.

Достаю свой «НЗ». Это маленький сверточек, где в полиэтиленовом кульке хранится 32 таблетки этаминала натрия. При взгляде на крошечные белые диски к горлу подступает тошнотворный комок – я не забыл еще пронзительную горечь этого лекарства. Поисками подходящего снадобья я занялся сразу по прибытии в Белореченск. Приобрести эти «колеса» мне удалось в обмен на привезенную из Геленджика бутылку французского коньяка.

Решая не торопиться с крайними мерами, я иду к знакомым ребятам с четвертого этажа. Во-первых, они в это время ужинают – как правило, жаренной картошкой. Иногда, когда у меня появляется немного свободного времени и денег, я вспоминаю свое «вольное» хобби, готовлю какое-нибудь экзотическое блюдо и всегда угощаю их. Поэтому не отказываюсь от приглашения к сковородке. Во-вторых, их длительный опыт жизни «на химии» позволяет давать советы, следование которым часто помогает мне без потерь обходить рифы подневольной жизни.

Рассказываю о своих столкновениях с «опером». Оказывается, капитан Нерсесян просто вымогает с меня деньги. Ну что ж, это меняет дело и, несмотря на то, что денег у меня нет, позволяет предпринять некоторые шаги.

Утром не тороплюсь на работу – стою у окна в коридоре первого, «административного» этажа неподалеку от двери с табличкой «старший оперуполномоченный». Ждать приходится долго. Где-то в одиннадцатом часу появляется Нерсесян. Выждав, когда кабинет покинет некстати появившийся посетитель, стучу в дверь.

- А это ты? Ну с чем пожаловал?

- Я хотел только узнать, знакомились ли Вы с моим делом?

- А как же – это моя работа!

(Значит, о полосе он не может не знать).

- Так я Вас хотел предупредить, если Вы от меня не отцепитесь, я что-нибудь сделаю с собой и оставлю записку, что Вы вымогаете у меня взятку, а денег у меня нет. Если Вы внимательно читали мое дело, то должны знать, что я слов на ветер не бросаю.

- Кто об этом говорит, никогда не сделает! – смеется.

- Во всяком случае, я Вас предупредил.

Поворачиваюсь и выхожу из кабинета. Слышу требование вернуться, но не останавливаясь, выхожу из здания и иду к автобусной остановке.

Вечером возвращаюсь в комендатуру с новым графиком, взамен порванного Нерсесяном.

Домой езжу редко – 1-2 раза в месяц. Правда, сразу на 4-5 дней. Начальник ЖЭКа Арутюнян доволен моей работой, особенно после соревнований по волейболу, баскетболу и футболу, в которых команды треста занимали не ниже второго-третьего места, а баскетболистки стали чемпионками района. У него деловые связи с администрацией комендатуры, поэтому проблем с выездом домой у меня нет. Когда летом ко мне приехал Стасик, Симпат Арташесович выделил нам двухкомнатный номер в гостинице треста, в котором мы прожили целых полмесяца.

С Людмилой наши отношения зашли в тупик. Как-то, приехав домой, обнаружил, что ею произведен «раздел» имущества. В выделенной мне комнате осталась большая часть книг, диван и телевизор. И на том спасибо. Вечером, когда мы со Стасей пили чай на кухне, Людмила выхватила у меня из рук сахарницу: «Мне слишком накладно тебя содержать». Чувствую, что ее кто-то здорово настраивает против меня. Но не могу, не смею возмутиться – достаточно ей пожаловаться в милицию и в Белореченск придет запрет на мой выезд. Я ведь сейчас абсолютно бесправен. И, несмотря на то, что мы не разведены, понимаю, что семью мне уже не сохранить…

Прошли ноябрьские праздники. Вечерами заморозки. С вечерней тренировки приезжаю в комендатуру. Встречает меня дежурный старший лейтенант по прозвищу «Усатый». Просит зайти в дежурку. Мнется. Мне становится не по себе.

- Что случилось?

- Звонили из Геленджика. У Вас сын пропал…

- То есть как – пропал? Когда?

- Да, два дня назад. Звонили из Геленджикского горотдела, спрашивают, не приезжал ли?

- Я поеду в Геленджик, можно?

- Начальник сказал отпустить, но куда ты сейчас поедешь – скоро уже одиннадцать.

- Ничего, как-нибудь доберусь – на попутках.

Вбегаю к себе в комнату, наспех заталкиваю в сумку бритву, что-то из одежды и мчусь на трассу – голосовать. В голове одна мысль: «Не дай Бог, не дай Бог…»

Мороз небольшой, но дует ветер, и я в своей старой куртке окоченел от холода. До станции Саратовская добрался довольно легко, но уже глубокая ночь, машин мало, а те, что проходят мимо, не берут. В 12 километрах оживленная магистраль Краснодар-Джубга. Надо добраться до нее. Иду по шоссе, еле освещенному чуть просвечивающейся сквозь тучи луной. Ветер, холодный и жесткий, дует в лицо, больно покалывая время от времени срывающимися откуда-то мелкими снежинками. Машин нет. В пятом часу утра выхожу на трассу. Ног не чувствую. Иду вдоль шоссе, поднимая руку навстречу проносящимися мимо машинам. Впереди останавливается, уже проехавший мимо, «Жигули». Задним ходом подает ко мне. На переднем сиденье два усатых брюнета.

- Куда едешь?

- Да, в Геленджик…

- Мы в Адлер.

- Может, довезете до Джубги? Только, извините, денег у меня нет.

- Садись.

Сажусь на заднее сиденье, захлопываю за собой дверь. Лица водителя и попутчика освещены зеленоватым светом приборов. Сидящий справа поворачивается ко мне: «Что за спешка?» Объясняю, как могу.

Проехав несколько километров, водитель тормозит, выходит на пустынное шоссе. «Слышь, парень, помоги». Выходим. Попутчик открывает багажник, в нем навалом подошвы для обуви. На каждой – иностранное клеймо. Вытаскиваем заднее сиденье, забиваем заготовками нишу и снова устанавливаем диванчик. Подметки не вошли все, часть рассовываем под половые коврики, в мою сумку, которая была почти пуста…

«Тут через пару километров, за Горячим Ключом – пост ГАИ. Почти всегда останавливают. Ты приляг, сделай вид, что спишь, хорошо?», - обращается ко мне водитель. «Ладно».

Ложусь, укрываюсь курткой. Мне не по себе… Понимаю – не дело все это. Мелькает мысль о том, что будет, если мы «влетим».Ведь у меня даже паспорта нет, только «удостоверение условно-освобожденного». Но вспоминаю о Стасике… «А, была – не была!» Вообще-то я фаталист. Мое глубокое убеждение, что кому суждено утонуть – под машину не попадет…

Так и есть! У поста ГАИ нас тормозят. Замер на заднем сиденье, боюсь дышать. Сердце стучит так сильно! Прижимаю его рукой, чтобы не выскочило. Но вот звук! Мне кажется, барабанный грохот моего сердца слышен даже в будке ГАИ.

Водитель на шоссе разговаривает с гаишником. «Что везешь? Открой багажник!» Слышу скрежет открывающейся крышки, через мгновение – глухой удар захлопнувшейся крышки. Совсем близко, кажется, прямо над головой голос: «А это кто?»

- Да вот товарищ приболел, заснул…

- Он там живой у тебя?

Слегка шевелюсь, устраиваясь поудобнее, демонстрирую жизнедеятельность организма.

Едем быстро, все возбуждены пережитым. «Ну, парень, рука у тебя легкая!» - это мне. Скромно помалкиваю. Про себя думаю: «Вот и отработал бесплатный проезд!»

Не доезжая до Джубги, на развилке прошу остановить – здесь дорога на Геленджик. Пережитое приключение сблизило нас. Тепло прощаемся.

Скоро шесть. Небо затянуто тучами, темно, даже шоссе не видать. Правда, здесь намного теплее, чем там, за перевалом. Появляется грузовая машина. Шофер не обращает внимания на мою вытянутую руку. Еще несколько машин пролетает мимо. Тормозит автобус «ПАЗ». «До Архипки!» Архипо-Осиповка на двадцать километров ближе, чем то место, где я стою. И то хлеб.

Оставшиеся шестьдесят километров покрываю рейсовым автобусом. Влетаю в квартиру. Людмила сидит на кухне перед чашкой остывшего чая с отсутствующим выражением лица. Мне становится жаль ее, как можно мягче расспрашиваю об обстоятельствах Стасиного исчезновения. Оказывается, пропало пять ребят – вся Стаськина компания. Выяснилось, что кто-то из ребят слышал, как они договаривались сбежать из дому, но не придал этому значения. Розыски ведут милиция и пограничники. Людмила была уверена, что сын сбежал ко мне в Белореченск. Оказывается, это уже не первый побег Стасика – один раз он уже не ночевал дома.

Меня охватывает ярость на тех, кто так жестоко расправился со мной – они расправились и с моим сыном! Даю себе слово, что если со Стасичкой что-нибудь случится, жестоко отомстить виновникам трагедии моей семьи. Отомстить - и уже тогда покончить с собой.

Людмила уходит в милицию, я остаюсь на кухне, сижу, думая, где достать 240 рублей – столько запросил у меня один человек за малокалиберный пистолет «Марголина». Денег таких у меня не оказалось и я уже выбросил из головы мысли о мести, но в связи с последними событиями они снова завладели моим сознанием.

Бессонная ночь, пережитое волнение дают о себе знать - я засыпаю тут же, на табуретке, прислонившись спиной к стенке.

Из этого состояния меня выводит голос сына. Открываю глаза, вижу плачущую Людмилу и понуро стоящего у двери Стасика. Убедившись, что это не сон, хватаю Стасичку, прижимаю к себе его худенькое, такое жалкое тельце, грязное личико… Говорить не могу – судорогой стянуло горло. «Что же ты, Стасик, маленький мой?..»

Вечером сын рассказывает мне о своих с приятелями приключениях, о том, как жили в пустой даче, готовили суп из концентратов… Смотрю на него, жалость и нежность переполняют душу, я не знаю, как выразить свои чувства, только глажу его еще влажные после ванны светлые волосики, спинку с трогательно проступающими позвонками…

Как всегда перед отъездом в Белореченск, захожу в горотдел милиции – отмечаться. Еще одно унижение, через которое приходится проходить в каждый приезд домой дважды. Встречаясь случайно глазами с людьми в форме, многие из которых знал на воле, а некоторые даже тренировались или учились у меня, испытываю омерзительную смесь чувств – стыда, унижения, злобы, ненависти… Некоторые трусливо отворачиваются, старательно делая вид, что не видят, на лицах других чудится злорадство…

Недавно вместе с председателем спорткомитета Бещуковым ходили в горком партии. Третий секретарь, миловидная женщина средних лет, делает мне предложение – ходатайствовать от горкома и горисполкома о моем досрочном освобождении при условии, что работать останусь в Белореченске. Объясняю, что веду борьбу по пересмотру дела и если мне этого добиться не удастся – все равно жить не буду. Не могу.

В комендатуре только ночую и отмечаюсь утром. Вся остальная жизнь проходит в общежитии треста, где и находится мой кабинет. Скоро вступит в строй еще мое детище – семейный спортивно-оздоровительный клуб при ЖЭКе. Отремонтировано подвальное четырехкомнатное помещение, завезены тренажеры. По замыслу, в одной из комнат будет сделана целая стеклянная стена из аквариумов с рыбками (это берет на себя Симпат Арташесович, большой любитель рыбок). Удобные кресла, цветной телевизор, масса зелени, стереоаппаратура. Словом, комната отдыха. Здесь будут собираться семьи, будут проводиться кулинарные конкурсы, интересные встречи, семейные вечера. В небольшой комнатке рядом - несколько малогабаритных станков, на которых можно выполнить какие-нибудь работы «для дома, для семьи». Еще одна комната оборудуется под «детскую». Здесь будут собраны спортивные настольные игры: футбол, баскетбол, кольцеброс, кегли, шашки и т.д. Главное же – большая комната, оборудованная под тренажерный зал. Съездив в Майкоп, Краснодар, мне удалось разыскать около десятка разновидностей настенных и напольных тренажеров. Хотим провести торжественное открытие, когда будут окончены работы - ведь еще необходимо сделать душ.

Новый, 1987 год встречаю в Геленджике в классическом одиночестве. Людмила уехала куда-то, Стасик утомился, где-то за час до полуночи уснул.

С соответствии с достигнутой договоренностью, Стас проведет свои каникулы со мной в Белореченске. Приехал от автобусом, а устроились мы в том самом двухкомнатном «люксе», что так любезно предоставил нам начальник ЖЭКа летом и в ноябре.

Неделя пролетела как один день. Сажаю сына в автобус, а на сердце тяжело…

Осложнились отношения с начальником отряда Митиным. Он уже не удовлетворен тем, что я делаю в соответствии со взятым на себя обязательством. Кроме того, на меня начинает «давит» замполит комендатуры. С первого января произошла реорганизация – обе комендатуры свели в одну. Новый «хозяин» потребовал от начальника ЖЭКа передать меня в распоряжение комендатуры для работы с «химиками». Дело в том, что обе инструкторские ставки – в комендатуре и в ЖЭКе – в распоряжении Арутюняна. В комендатуре работает Володя – тоже «химик». Я помогаю ему, чем могу: составляю необходимую документацию, привез из Геленджика грамоты, вымпелы и призы для награждения (у меня сохранился небольшой запас), необходимую литературу. Но начальник комендатуры хочет обменять Володю на меня. Симпат Арташесович, естественно, не хочет, справедливо опасаясь развала уже налаженной работы. Мне, конечно, это лестно, но подтверждается народная мудрость: «Паны дерутся – у мужиков чубы трещат». Видимо, желая добиться своего, мундироносное начальство создает мне «пресс». Кульминацией психологического давления стал немотивированный отказ в разрешении на выезд в выходные дни в Геленджик, к сыну.

Нервное напряжение столь велико, что на очередных занятиях с баскетболистами в арендованном школьном спортзале, мне изменяет выдержка. Со всей «дури» хватив свистком об пол, от чего он разлетелся вдребезги, выскакиваю на улицу. Но комплект неприятностей, выпавших на мою долю в это злополучный день, еще не полон. Вечером, по прибытии в комендатуру, я узнал, что дежуривший днем Нерсесян порвал в клочья мой «свободный график» и запретил дежурным выпускать меня утром на работу.

Возмущение и гнев, охватившие меня при этом сообщении, сменяются полной апатией. Я вспоминаю о данном Нарсесяну слове – ну что ж, теперь моя очередь.

Запираюсь в своей комнате и берусь за ручку. Через полчаса обещанная «оперу» записка на столе. Готово и письмо Симпату Арташесовичу. В этот конверт вложил кое-какие документы. Стучусь в 72 комнату – там живет слесарь-сантехник, работающий в ЖЭКе. Он едет на работу в 6 утра, так что во время утренней проверки его не будет. Стараясь выглядеть беспечным, прошу его утром передать конверт Арутюняну, мотивируя свою просьбу тем, что бумаги эти должны быть у начальника не позднее 8 утра, тогда как я задержусь в комендатуре. Убедившись в том, что Сергей ничего не заподозрил, иду к себе.

Прием «ударных» доз таблеток стал для меня вполне профессиональным занятием – не впервой. Но не в таких количествах. 32 таблетки этиминала натрия – это вам не фунт изюму! Поэтому приходится делать не одну паузу, заполняя из глотками крепкого холодного чая. Так что, глотая последнюю таблетку, я уже чувствую, как накатывается одуряющая волна тошнотворной сонливости.

Белый потолок, белая стена. Паутина никелированных трубок, проводов. Скашиваю глаза влево. Вот и она, родная! До боли знакомый предмет – штатив с капельницей. Розовая гибкая трубка тянется к моей руке. Вдоль кровати непонятные мне приборы. Слегка поворачиваю голову – у противоположной стены еще одна сверкающая белизной и никелем кровать. Она пуста. Пытаюсь сосредоточиться, вспомнить, где нахожусь, как сюда попал. Постепенно картина проясняется. Что же это – опять неудача? Но ведь не может быть такого! 32 таблетки этаминала натрия! Ведь скажи кому – не поверят! Да и хватиться меня могли не раньше, чем на утренней проверке… А за это время все лекарство давно всосалось в кровь.

Саднит от чего-то в горле, тело отказывается повиноваться. Но голова уже работает четко. Очередную неудачу переживаю тяжело. Еще одна обида, нанесенная жизнью…

Воспоминания о несправедливостях, перенесенных в последние годы, выворачивают душу. Много и безуспешно пытался объяснить самому себе причины собственной некоммуникабельности. Среди спортивных работников я всегда был «белой вороной». Когда начинал на общественных началах работать с мальчишками со своими двумя парами перчаток, не имея ни помещения, ни инвентаря, ни специального образования - отношение ко мне окружающих «физкультурников» было нормальным. Очевидно, никто меня всерьез не принимал. Даже когда мои ученики вышли на краевой уровень, краснодарские тренеры были ко мне вполне доброжелательны, только за спиной вертели пальцем у виска, считая не совсем нормальным. И то сказать – работаю, где придется, на 60-70 рублей в месяц, чтобы БЕСПЛАТНО отдавать время мальчишкам, буквально в одних штанах хожу на тренировки и в гости – разве это нормально? Не пью, не курю, даже не матерюсь! И главное – не делаю попыток «навариться» на талонах…

Но честолюбие, возможно, и не лучшая черта, но, на мой взгляд, необходимая в спорте, заставляли меня с фанатическим упорством добиваться поставленной цели. А главное – уверенность в необходимости любимого вида спорта. Чувство это, что называется, выстрадано мною.

Бокс – трудный, «мужской» вид спорта. Многим он кажется даже жестоким. И верно – только в боксе ПРАВИЛАМИ РАЗРЕШАЕТСЯ ДЕЛАТЬ БОЛЬНО.

Бьют, правда, везде. И в футболе, и в хоккее. Даже в баскетболе – и то бьют. Но везде боль, как правило – следствие нарушения правил, за которое следует – или должно следовать – наказание. Попавшему на болевой прием в схватке самбистов достаточно сказать «есть» или постучать ладонью по полу – и он будет тотчас отпущен. А вот в боксе человек даже на тренировке сознательно выходит на поединок, преодолевая свой страх, превозмогая боль. И именно в этом – исключительная воспитательная ценность этого вида спорта.

Тяжело в жизни физически слабым, мягким по характеру людям. Мальчишеский мир жесток и часто ломает таких ребят. Для малого и слабого есть два пути – либо откупаться яблоком от своих мучителей, пресмыкаться и унижаться перед сильным, либо уметь постоять за себя. И мнение, что достаточно «поставить удар», знать, куда и как бить – все это не подвергая себя изнурительным и подчас болезненным тренировкам – и человек может защитить свою честь и достоинство – глубоко ошибочно. Мне не раз приходилось видеть, как ребята, демонстрирующие в зале цирковые номера отточенных где-то в «бесконтактных» тренировках приемов каратэ, буквально «ломались» в конфликтной уличной ситуации со значительно уступающим в росте и силе, но дерзким, уверенным в себе, противником. Скованный, оцепеневший от страха и нерешительности, такой «боец» тут же забывал о своих «поставленных» ударах и приемах. Значит, дело не в «знании и умении». Дело в ХАРАКТЕРЕ. А воспитать его иначе, чем преодолевая собственный страх и боль, НЕВОЗМОЖНО. Именно поэтому я считал и считаю свой вид спорта самым необходимым в наш инфантильный и в то же время жестокий век. И необходим он именно мягким по характеру, слабым людям. Ибо обладать чувством собственного достоинства может только тот, кто способен защитить его от посягательства извне. Вот пример из многих с моей тренерской биографии.

Как-то ко мне на тренировку пришел мужчина и привел за руку тщедушного бледного мальчонку, на вид лет девяти. Оказалось, Жене почти 13 лет и учится уже в 6 классе. Вес его при этом не превышал 27 килограммов! Ко всем прочим своим недостаткам он был еще и отличником в школе. Знающий школьные порядки не по книгам советских педагогов, легко может представить себе жизнь этого ребенка. Я не находил себе места от жалости, видя как от ничтожнейшего удара, полученного на тренировке от еще меньшего мальчишки, из глаз Жени текли слезы. Плакал от всего: от боли, от страха, от усталости… Но в то же время я не мог не чувствовать удовлетворения, видя, как начинают «прорезаться» в женином характере такие черты, как упрямство, самолюбие, твердость в бою.

Женя ушел с ринга, поступив во 2-й Московский медицинский институт, добившись неплохих результатов в боксе. Он – призер и победитель многих республиканских и всесоюзных соревнований, провел более сотни боев. В настоящее время Евгений Подрез – кандидат медицинских наук, научный сотрудник Московского кардиоцентра. Но кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы не этот трудный, но благородный вид спорта. Подобных примеров из своей практики я мог бы привести массу. Вот для таких, слабых и обиженных, необходим мой труд.

Прошли времена, когда на соревнования мы с ребятами ездили за свой счет. Сейчас в Геленджике – филиал Краевой Специализированной Школы бокса Олимпийского резерва, открытый на базе моей секции, откуда вышло много призеров первенств страны и других крупнейших соревнований. Выходили мои ученики и на международный ринг. И не без успеха.

И вот тут-то мне пришлось увидеть обратную сторону возросшей популярности. Мне кажется, не было такой грязной сплетни или слуха, которого не распускали бы обо мне. Не скажу, чтобы это не задевало меня. Дошедший до меня очередной сплетенный пассаж надолго выбивал из колеи. Именно этим объясняется столь часто овладевавшее мною желание уехать из этого города «куда глаза глядят». Еще в пору моей «общественной работы» удалось вырваться на полгода в морскую экспедицию на судах «Акванавт» и «Витязь». Это случилось в 1977 году. Не имея морской специальности, я был оформлен буфетчиком. Из всей команды «Акванавта», включая капитана Зимина Е.Ф., я был единственным членом экипажа, имеющим высшее образование. Но, не будучи белоручкой, я был готов на любую, самую черную работу, лишь бы осуществить мечту детства – увидеть заморские тропические страны. Умело играя на моем «романтизме» и желании не быть обузой команде, Евгений Федорович постепенно взвалил на меня обязанности матроса, артельщика и буфетчика. Кроме того, само собой, мне пришлось выполнять в редкие свободные минуты и художественные работы. Все это, естественно, за одну зарплату. Но я держался, не желая конфликтовать с начальством. К сожалению, я не разделял глубокой любви всей небольшой команды нашего корабля, во главе с капитаном, к горячительным напиткам. Как-то, после очередного застолья, капитан, глядя мутным взором на меня, процитировал фразу, по его словам принадлежащую А.М.Горькому: «Пьяниц не люблю, непьющих – опасаюсь…». Если не опускать первую часть фразы, нашему «кэпу» вряд ли пришлось бы сколько-нибудь длительное время проходить в любимчиках Алексея Максимовича…

Однажды, неся ночную вахту на рейде Мадраса, я неосторожно вступил в полемику с благодушно настроенным Евгением Федоровичем. Темой послужил тезис, выдвинутый капитаном по поводу его полномочий вдали от родных берегов. По его версии, он вправе не разрешить подчиненному выход в иностранном порту, даже не имея претензии к несению службы данным субъектом. Обманутый атмосферой демократизма нашей беседы, я позволил себе усомниться в правомерности подобного акта. В чем мне и пришлось раскаяться уже утром, будучи вычеркнутым из списков увольняемых на берег. Использовав сей аргумент, столь же изысканный, сколь и доказательный, морской волк взошел на палубу ошвартованного рядом с «Акванавтом» «Витязя», где и заперся в каюте капитана заслуженного корабля науки, дабы продолжить возлияния во славу бога морей Посейдона.

Возмущенный актом беззакония, я во всеуслышание заявил, что на берег сходить не буду до самого возвращения в Союз, но там выведу этого деятеля на чистую воду. На беду свою, я задел одно из больных мест нашего капитана. Дело в том, что столь частое и количественное потребление достаточно дорогих напитков подчас превышает финансовые возможности капитана нашего небольшого по размерам (280т) парохода. В таких случаях, что может помочь настоящему моряку? Правильно, стихия. А каким образом? А вот каким: как-то неся «собачью вахту» на рейде Сингапура и листая, от нечего делать, вахтенный журнал, я случайно обратил внимание на одну запись. Оказывается, во время памятной нам болтанки в Корейском проливе, когда кренометр показывал 46 градусов, подвергся крайней степени деформации чайный сервиз, стоимостью 680 рублей. О чем и был составлен акт на списание. Все бы ничего, но я, исполняя обязанности буфетчика и артельщика, не мог бы не знать о существовании столь ценного предмета роскоши… Ведь вся посуда находилась в моем ведении. А я голову готов давать на отсечение, что вся команда «Акванавта» принимала пищу исключительно из алюминиевой посуды. Из этого же благородного небьющегося материала были изготовлены и емкости для приема всех видов напитков, включая и чай…

Прошло время, все забылось. Забыл и я о своей угрозе. И не вспомнил бы, если бы по приходу в Геленджик меня не вызвали в Первый отдел, где потребовали написать объяснительную записку по поводу… поведения за границей! Поскольку я никак не мог вспомнить какого-либо предосудительного поступка, начальник отдела, Людмила Александровна, сжалившись надо мной, дала почитать бумаги, тщательно подшитые в некую папочку. Там оказались три докладных записки, подписанных капитаном, радистом и матросом 1 класса Локтионовым. Именно эти трое составляли цвет экипажа «Акванавта», являясь членами партячейки, осуществляя, так сказать, руководящую и направляющую роль, согласно Конституции. В представленных донесениях, отправленных из Мадраса (превентивная мера) значилось, что я «плохо выполнял свои обязанности» (это при том, что работал за троих и не имел ни одного замечания), что «о чем-то долго беседовал с продавщицей в одном из магазинов Сингапура», «зачем-то заходил на сингапурский почтамп», «делал попытки отделиться от группы» и т.д. Преступления, что и сказать, столь ужасные, что, являясь безусловным доказательством моей принадлежности к международной мафии, наталкивали на мысль и о добросовестной работе на сингапурскую разведку, а может быть даже на Центральное Разведывательное Управление США. В своей объяснительной записке, отдавая должное чекистской проницательности вышеуказанных членов КПСС, я указал возможные причины появления на свет столь важной информации и изложил свою версию событий, легших в основу таких тяжелых обвинений. С тем и был отпущен.

Когда же через несколько лет мне представилась возможность еще раз сходить «в загранку», выяснилось, что виза мне закрыта. Желая выяснить причину такого недоверия, я явился в ГК КПСС к председателю «выездной комиссии» Т.Н.Салтовец. Она обещала узнать и попросила подойти на следующий день. По ее выражению «ЭТОТ ТОВАРИЩ» даже руками замахал: «Его за границу? Что Вы, что Вы!..». «Татьяна Николаевна, скажите, за что? Вот я хочу исправиться. Я хочу быть хорошим. А для этого я хоть должен знать, за что наказан?». «Ну кто же Вам скажет?». Пришлось мне и это проглотить. Очевидно, при этом подставил другую щеку – и удар по ней последовал в 1983 году. Мне пришло приглашение от друзей из Болгарии. Приглашали вместе с женой и ребенком с условием, что таким же образом я приглашу и их. В течение нескольких дней мы с Людмилой обежали все учреждения, оформили все документы, оплатили пошлину и стали ждать разрешения на выезд. Прошло около месяца, я был приглашен в паспортный стол. Начальник паспортного стола стала зачитывать мне официальную бумагу: «…В выезде отказать. Михайлов». На мой вопрос: «За что?», Зинаида Николаевна только руками развела…

В то же время началась охота за мной прокуратуры во главе с В.Б.Быковым. Сначала провалилась попытка инкриминировать мне дачу взятки за квартиру. Но не унывающий Владимир Борисович дал указание провести проверку моих денежных дел – поездок на соревнования, командировок и т.д. И эта попытка оказалась не более успешной, чем первая. Но не зря в народе говорят: «Был бы человек, а дело найдется!» Что больше всего осуждается и что легче всего сфабриковать в нашем высокоморальном обществе? Загадка для первоклассника – конечно, «а-мо-рал-ку»!..

Просыпаюсь от громкого голоса. Открыв глаза, вижу склонившегося надо мною мужчину в белом халате. Из-за его плеча выглядывает женщина тоже в белой шапочке.

«Оклемался? Ну вот и хорошо! Как себя чувствуешь?» Отвечаю с трудом – язык еле ворочается. Врач понял, засмеялся. «Больно? Знаешь от чего? Вот от этой штуки!» Показывает странным образом загнутый предмет из красной резины. «Когда тебя привезли, пришлось вставить, чтобы язык не западал». Присев на кровать, берет запястье, пробуя пульс, приподнимает веки. «Считай заново родился». «Вы извините меня, но благодарить Вас не буду» - непослушным языком еле выговариваю я.

Оставшаяся после ухода врача медсестра рассказывает мне, каким меня привезли. Я интересуюсь, откуда на руках синяки – большие пятна сизого цвета. Объясняет, что когда привезли – вены опали и капельницу втыкали прямо в тело. По ее словам, я трое суток «пролежал на машине». Сегодня уже пятый день, как я в реанимационной палате. «Тут приходили позавчера девушки – говорят, у Вас тренируются. Врач сказал, что Вы безнадежны!».. Ну вот, опять неудача!

Вечером снова появляется врач. «Говорить можешь?» Киваю головой. «Что ты там выпил такое? А вообще скажу: такие, как ты, - золотой генный фонд нации. Я еще не встречал человека, выдержавшего такой силы фармакологический удар…» Ну что ж, лестно слышать. Но чувство тоскливой досады не покидает меня. Спрашиваю, когда привезли. Оказывается утром, пять дней назад. Ясно, хватились на проверке. Интересно, нашли ли записку. Вернее, дали ей ход – ведь я оставил ее на видном месте, на столе.

Ответом на мой вопрос послужило появление после утреннего обхода капитана милиции в наброшенном на плечи белом халате. Расспрашивает меня о причинах попытки. Повторяю изложенное в записке.

На соседней койке под капельницей лежит привезенный ночью пожилой мужчина. Он очень плох. Сахарный диабет. К вечеру приходит в себя, но говорить не может.

Утро ясное, светлое. По стенам пляшут солнечные зайчики.

Приподнимаюсь, в окно видны голые ветви деревьев, припорошенные снегом. Слышна капель. От завтрака отказываюсь, как и накануне. Пробую встать с кровати. Получается, хотя голова и кружится. Выхожу в коридор. Вдоль стен, чуть ли не вплотную – кровати. Все говорят о том, что больница набита до отказа. Становится как-то неловко перед ними – ведь я в комфортных условиях реанимационной палаты.

Моему соседу лучше. Разговорились. Он работает художником где-то рядом с Белореченском. Рассказываю о себе. Лежа на спине, закрываю глаза. И вдруг – яркое, до неправдоподобия четкое видение. Сначала появляется белый прямоугольник, покрытый черными кружочками, расположенными через равные промежутки. Один из кружков вдруг становится зеленым. Рядом с ним зеленым светом загорается другой, перемещаясь на место третьего… Изображение пропадает. Возникает новое – на ярко-малиновом фоне фигурная решетка черного цвета, состоящая из вертикальных черточек разной длины, напоминающих органные трубы. Новое изображение: я вижу белый от снега гребень горы, по которой медленно движется черных точек. Понимаю, вижу я цепочку идущих друг за другом людей, но с большой высоты. Как бы с высоты птичьего полета. Картинка держится пять-семь секунд, и вот вижу стоящего ко мне вполоборота мальчика в черных плавках. Голова в кадр не вмещается, но, судя по всему, ему лет 13-14. Стоит он одной ногой на берегу из снега или очень белого песка. Другая нога на небольшой льдине. Этой босой ногой мальчик отодвигает льдину, и между берегом и ею появляется все расширяющаяся водная полоска. Левая, опущенная рука мальчика совсем близко от меня и вдруг где-то от сгиба локтя по внутренней стороне предплечья медленно скатывается тонкая струйка алой крови. Струйка достигает ладони и безымянного пальца, на песок начинают капать темные капли. Я вижу, как, падая на песок (теперь мне ясно, что это не снег – песок), капли превращаются в шарики, облепленные песчинками. Мне становится страшно, открываю глаза. Рассказываю соседу, что видел. Он заинтересован. Снова закрываю глаза и снова вижу тот же лист с дырочками, ту же решетку… Это – как заставка, своего рода позывные. Затем – ярко освещенная красным закатным солнцем степь, или, скорее, саванна. Желто-бурая трава, редкие деревья с похожими на зонтики куполами. Ярко-синее небо. Появляется огромное стадо бегущих животных, чувствуется, как под их копытами дрожит земля. Рядом со мной проносится, закинув голову с длинными, почти прямыми рогами, антилопа. Из высокой, достигающей груди, травы выскакивает толпа темнокожих, вооруженных длинными палками, людей и проносится вслед за животными. Изображение исчезает, как только я снова открываю глаза. Картинка столь яркая и четкая, что рассказываю соседу даже мелкие детали увиденного. Со мной такое первый раз. «Галюники, то есть галлюцинация», - объясняет сосед.

Входит сестра. Интересуется, смогу ли дойти до кабинета психиатра – это через двор. Надеваю халат и в сопровождении Зины выхожу во двор. Чудесная погода, вот только снег превращается в кашу – сходу промочил ноги в тапочках.

Беседа с психиатром долгая. Приходится снова рассказывать обстоятельства дела, причины, толкнувшие на суицид. Прошу выписать, так как чувствую себя вполне прилично, а в отделении явно не хватает мест. Прямо из кабинета звоню в комендатуру с просьбой привезти одежду.

Утром следующего дня приезжает знакомый «химик» с вещами. Переодеваюсь, прощаюсь с соседом, медсестрой. Врача в кабинете нет, приходится дожидаться, чтобы получить необходимую справку.

В комендатуре меня уже ждет замполит. Сообщает, что завтра утром меня отправляют в Крымск. Показывает список, я одиннадцатый. Даже подпечатано на другой машинке. Я знаю, в Крымске тоже есть комендатура и два или три строительных подразделения, входящих в структуру треста «Краснодархимстрой». Но я совершенно не представляю себе, что там буду делать. К тому же здесь у меня налажена работа, здесь меня знают… Потом догадываюсь – видимо для того, чтобы замять дело с Нерсесяном. Понятно, если бы я «кони двинул» - ему не сдобровать. Но, коль скоро не помер – стараются от меня избавиться… Надеюсь, что, дав знать об этом решении администрации комендатуры Арутюняну, сумею помешать его осуществлению. Прошу у дежурного разрешения позвонить, но странным образом телефон не работает. Из комендатуры же меня не выпускают.

Иду в свою комнату. Там уже стоит вторая кровать, на которой кто-то отдыхает.

Чувствую себя отвратительно. Кроме тошноты и головокружения ощущаю, как где-то в области сердца рождается острая боль. По временам она так сильна, что перехватывает дыхание. К вечеру начинаются судороги. Уже не знаю, что болит – то ли сердце, то ли почки или печень… Сосед – незнакомый мужчина лет сорока – всполошился. Спрашивает, не нужно ли кого позвать. Отрицательно качаю головой, изо всех сил терплю острую боль. По временам она буквально сворачивает меня в бараний рог. Лежать не могу – ищу для тела такое положение, в котором смогу сделать хоть полвздоха. Такое положение находится – высоко поднявшись на подушке, подложенной под спину, слегка поворачиваюсь вправо. Мука адская, но, как это ни странно, испытываю даже какое-то облегчение при мысли, что вот и пришла они долгожданная…

Однако, к утру боль отступает, и на утреннюю проверку выхожу без посторонней помощи. Дежурный зачитывает список идущих на этап в Крымск. Все свои вещи взять не могу. Решаю оставить часть одежды, а также краски и кое-какой, привезенный из дому, спортивный инвентарь в «каптерке». С собой беру самое необходимое.

Ночью подморозило, и вчерашняя слякоть превратилась в гололед. Шофер «ГАЗика» отказывается ехать и мелькает мысль о появившемся шансе «переиграть» решение администрации. Я уверен: белореченское начальство не знает, что меня отправляют в Крымск, а узнав, сделают все, чтобы оставить. Но часам к одиннадцати подтаяло, сопровождающий уговорил шофера и вот мы уже со скоростью, на отдельных участках обледенелой дороги, падающей километров до 20 в час, движемся в сторону Краснодара. Не знаю от чего, но боли возвращаются, хотя и более терпимые, чем ночью.

В Крымск приезжаем к вечеру. Нас встречают в спецкомендатуре, расположенной в светлом трехэтажном доме совсем недалеко от шоссе. Разбрасывают по отрядам. Я попадаю на второй этаж в 21 комнату. Здесь теснота – в отличие от Белореченской комендатуры, здание перенаселено. Кровати стоят в два яруса. В комнате, площадью не более 20 квадратных метров, десять кроватей, четыре из которых, расположенные по углам, двухъярусные. Еле хватает места для шкафа, в правой части которого висит одежда, а в левой хранятся продукты; четырех тумбочек и стола. Судя по всему, свободное место есть только на втором ярусе. Я объясняю старожилам комнаты, что после недельной голодовки, а главное, последствий отравления – наверх забраться не могу. Пока разрешают разместиться на одной из нижних коек, владелец которой уехал на несколько дней домой по семейным обстоятельствам.

Есть не могу и не хочу. Однако, от чая не отказываюсь. За столом ребята вводят меня в курс местных дел.

Оказывается, до недавнего времени здесь была, по их выражению, «не жизнь, а малина» (по сравнению с Белореченском и уж, конечно, зоной). Но недавно появился новый начальник – майор Сергеев. В недавнем прошлом подполковник, он стал жертвой собственного служебного рвения. Будучи начальником милиции всего Абинского района, он «тормознул» на шоссе, ведущее в Новороссийск, превысившее скорость такси и изъял права у шофера. На его беду такси мчалось к месту катастрофы теплохода «Адмирал Нахимов», имея на борту родственников кого-то из погибших. Таксист не растерялся и по приезде в Новороссийск пробился на прием к находившемуся здесь секретарю ЦК Алиеву. С Сергеева в момент слетела одна звездочка, а самого его направили начальником комендатуры. Следует ли удивляться, что Анатолий Гаврилович свирепствовал, вымещая свою обиду на «химиках», а подчас и на обслуживающем, так сказать, персонале… Мало того, что мужики по ничтожнейшему поводу лишались поездок домой на выходные и праздничные дни, но и количество проверок было произвольно увеличено. Кроме того, двери комендатуры в течение всего дня были заперты, не находящийся на работе народ даже в столовую выпускался только в определенное время не более чем на полчаса, да и то только после записи в соответствующий журнал. За последний месяц несколько человек отправили в зону и на «раскрутку».

Сведения эти подтверждали мое предположение о том, что меня сюда прислали для того, чтобы здесь как следует «прижали». Но ехал я сюда с твердым намерением «продолжать эти игры», как только представится возможность. Решил использовать для этого любой подвернувшийся под руку предмет в диапазоне от ножа до петли. Но, будучи человеком импульсивным, нуждающемся в определенной силы «толчке», решаю форсировать события, спровоцировав администрацию на какое-либо действие по отношению ко мне, могущее служить поводом для осуществления задуманного.

Для того, чтобы отрезать себе пути назад, во всеуслышание заявляю, что на стройку не пойду ни под каким видом. Из принципа. Сдохну, а не пойду. Своим заявлением вызываю скептические улыбки ребят: «Здесь и не таких обламывали!»

Утром нас, новичков, ведут на Крымский консервный комбинат («ККК») – гигантское предприятие, как выяснилось, крупнейшее в Европе. «Химики» трудятся здесь на строительстве новых цехов. Две «трестовских» строительных организации ПМК-32 и СМУ-56 на две трети (если не больше) укомплектованы рабами – жильцами комендатуры. «Вольные» работники получают от 300 до 500 рублей, кроме премии. За ту же самую работу зарплата подневольных строителей редко достигает 100 рублей. В основном же получка вместе с авансом составляет 50-60 рублей в месяц. Учитывая расходы на поездки домой в выходные дни (многим одна поездка туда и обратно обходится от 6 до 12 рублей) и дороговизну в магазинах, а также тоску по нормальному питанию, глубоко укоренившуюся в душе и желудке «зэка», прошедшего зону, прожить на эти деньги трудно, а подчас и просто невозможно. Ничего удивительного, что большинство, отправленных в зону или «раскрутку», были наказаны за хищение нескольких банок консервов с комбината. Оперчасть комендатуры, возглавляемая майором Васильцом, занимается исключительно обысками в комнатах или засадами у множества проломов в стене, ограждающей комбинат. При этом в круг занятий наших «кумовьев» не входит охрана народного достояния, как такового, мимо их засад свободно проносятся целые ящики консервов. Найденная же в кармане «химика» банка зеленого горошка стоимостью 26 копеек является вполне достаточным основанием для возбуждения уголовного дела.

Посетив вместе со всеми отдел кадров ПМК-32 и написав как все заявление с просьбой зачислить на работу, я не стал указывать на какую должность. В то же время на склад для получения рабочей одежды идти отказываюсь. Впрочем и тем, кто пошел, ничего не досталось, кроме брезентовых рукавиц. Не хватало еще на рабов тратиться!

По неписанному (а может, и писанному) закону после оформления на работу новоиспеченных строителей обязаны на несколько дней отпустить домой. Так что по приходу в комендатуру мои попутчики в радостном возбуждении бросаются оформлять «маршрутки». Я никуда не иду, так как еще не оформился, да и не собираюсь устраиваться на работу. Слоняюсь по комендатуре, на втором этаже встречаю знакомого парня, Жору. Он из Кабординки и когда-то тренировался у меня. Приглашает зайти в гости. В очень опрятной комнате знакомит с соседями. По всему видно, это те, кто жил в зоне «блатными». Здесь они тоже устроились с комфортом – кроватей всего шесть, телевизор, магнитофон (очевидно, привезенные из дома). Пьем чай, разговариваем о том, о сем. Иду к себе. Вижу ребят, приехавших со мной из Белореченска. Физиономии унылые. Оказывается, «хозяин» никому не подписал маршрутный лист: «Посмотрим, как работать будете!». Вот он искомый повод! Торопливо заполняю маршрутный лист, спускаюсь на первый этаж к кабинету начальника. У дверей бушует толпа жаждущих назавтра уехать домой – ведь сегодня четверг, и в случае удачи завтра после работы можно выехать. Скромно пристраиваюсь в хвосте, жду своей очереди. Судя по произносимым сквозь зубы выражениями, однообразие которых не скрашивает даже чувство, вкладываемое в них выходящими из кабинета « химиками», «хозяин» не балует их разнообразием принимаемых в каждом отдельном случае решений. «Опять не подписал, с…» Далее выясняется, что решение администрации ПМК-32 «ввиду производственной необходимости» … выходные опять отменяются. И здесь, как в зоне! Если учесть, что отгулы «химикам» не предоставляются, можно понять этих бесправных людей…

Очередь рассасывается, вхожу в кабинет. За столом худощавый, лет 38 с виду, мужчина в отлично сшитом сером костюме, голубой рубашке, темном галстуке. Молча кладу заявление на стол, стою, глядя в окно.

«Хозяин», прочитав заявление, с любопытством смотрит на меня. Показывает рукой на стул напротив: «Садитесь, пожалуйста». «Спасибо, уже НАСИДЕЛСЯ!!». «Ну, тогда присаживайтесь», - поддерживает тон Сергеев. «Вы знаете, я читал Ваше дело», - говорит он и выжидательно смотрит на меня. Пауза затягивается. «Ну и что?», - говорю, чтобы что-нибудь сказать. «Действительно, странное… Знаете, я даже в приговоре не нахожу состава преступления!..», - сочувствует он мне. Я молчу. После некоторой паузы следует неожиданное предложение: «Знаете, Вам, конечно, уже сообщили, что я был подполковником? Так вот, я не хочу стать капитаном. Давайте договоримся – Вы обещаете мне, что никаких попыток предпринимать не будете, я же обещаю помочь Вам. К семидесятилетию Октября ожидается большая амнистия – постараюсь посодействовать».

Вежливый тон, обращение на «Вы» нравится мне. Решаю говорить начистоту.

«Анатолий Гаврилович, никакого обещания давать не буду. Более того, я не буду устраиваться на стройку. Не потому, что белоручка. Для меня это дело принципа. Я – спортивный работник и, поверьте, не из худших. В своем деле – профессионал. Далее – я не считаю себя виновным. И идти «вкалывать» на этих людей не собираюсь. Даже если Вы скажете, что достаточно тридцати минут в день постоять, опершись на лопату, и при этом получать зарплату – я и то не соглашусь. Жить я не хочу и за жизнь не цепляюсь. «Закрыть» меня, накрутить дело и отправить в зону вот так, сразу, Вы не сможете – нарушений у меня нет ни одного. Вы обязаны сделать мне хотя бы одно предупреждение, зафиксировать хоть одно нарушение. Но второго Вы не сделаете, смею Вас заверить. Работать же я буду только по специальности».

Все это я выпалил одним духом и замолкаю. Сергеев молчит, играет авторучкой. «У нас нет ставки инструктора… Впрочем, я поговорю с начальником ПМК-32. Скажу, что в воспитательных целях мне необходим человек, который занимался бы с «химиками» по вечерам. Если он согласится провести Вас по тарифной сетке – так и сделаем. Если нет, поищите в городе – может быть, в спорткомитете найдут что-нибудь… Разрешение я дам». Аудиенция окончена, я встаю, благодарю и иду к дверям. «Хозяин» окликает, что-то пишет в «маршрутке»: «Возьмите, езжайте домой. Только не опаздывайте с возвращением».

Беру у него из рук чуть было не забытый листок и выхожу в коридор. Читаю и не верю глазам – маршрутка оформлена до вторника. Целых 5 дней!

Крымск имеет то преимущество перед Белореченском, что до Геленджика всего 80 километров, то есть не более двух часов езды. Шоссе в двух шагах, и вот я уже стою на обочине, подняв вверх руку.

Приезжаю во вторник за полчаса до назначенного в маршрутке срока. Увидев меня в окно, Сергеев вызывает в свой кабинет, где сидит замполит капитан Стихнов. О нем ребята отзываются хорошо.

«Значит так, - обращается ко мне Сергеев, - Вы не возражаете, если я перейду на ты?» Честно говоря, мне вступление не очень нравится, но в этой системе это естественно. Так что лишь неопределенно пожимаю плечами. «Завтра пойдешь, оформишься на работу ПМК. Они проведут тебя по тарифной сетке. Не знаю уж кем, да это неважно. А пока посиди у себя, подумай, как, с чего начнешь работать». Замполит встает: «Анатолий Гаврилович, я его возьму к себе, там помозгуем».

Я впервые в кабинете замполита. Стихнов садится за стол, присаживаюсь рядом. «Ну, с чего начнем?». «Виктор Владимирович, давайте я расскажу Вам о себе – чтобы Вы были в курсе дела. Хорошо?».

После «исповеди» приступаем к составлению плана работы. Предлагаю провести спартакиаду между отрядами. Спрашиваю, есть ли возможность договориться в какой-нибудь организации насчет спортзала. Выясняется, что с спортбазой в Крымске положение очень трудное. Тем не менее, Виктор Владимирович благословляет меня на поиски зала. Договариваемся, что от ПМК-32 будет подготовлено соответствующее письмо к руководству треста с просьбой о выделении хоть минимального количества спортинвентаря и формы. Когда письмо будет готово, меня откомандируют в Белореченск.

Не откладывая в долгий ящик, отправляюсь на комбинат (он сразу за комендатурой). Нахожу Дворец культуры, в котором и располагается спортклуб ККК. Председатель клуба, старший инструктор Дергачев на месте. Знакомимся. Рассказываю (в который раз!) свою историю и прошу помочь мне. Прошу, впрочем, без всякой надежды, так как знаю, что буквально несколько дней назад Вячеслав Петрович отказал в спортзале такой организации, как горотдел милиции. Тем более, что зал действительно «забит под завязку» своими группами, а также секциями подшефной школы. Но то ли мой рассказ произвел впечатление, то ли просто приглянулись друг другу, но Дергачев достает расписание и начинает что-то чертить в листке. «Понедельник, вторник и четверг вас устроит? С 19.30 до 21 часа?». Не знаю, как благодарить. Слава обещает также для начала подбросить несколько мячей.

Вечером иду по комнатам. Беседую с каждым, особенно с молодыми ребятами. Большинство радуется возможности походить на тренировки, участвовать в соревнованиях. Правда, с некоторыми, нахватавшимися «понятий» в зоне, говорить трудно. Участие в любой общественной работе в зоне считается «заподло» и молодые ребята, особенно прошедшие через «малолетку», чувствуют себя нерешительно. Пока составляю списки тех, кто когда-то занимался спортом, имел разряды. Список выглядит солидно: есть два даже мастера спорта, несколько кандидатов в мастера и перворазрядников. Комплектую команды по видам спорта, записывая всех желающих – там разберемся, кто чего стоит.

На вечерней проверке замполит объявляет, что те, кто не имеет нарушений и регулярно посещает тренировки, а также участвует в соревнованиях, могут в конце недели сдавать маршрутные листы инструктору по спорту, то есть мне. Ну что ж, это очень большая помощь мне. Более того, по составляемым спискам те, кто будет посещать тренировки, освобождаются от вечерней проверки (той, что в 19.30). Это тоже привилегия, имеющая большой вес среди «зэков».

Стоит ли говорить о том, что на первом занятии зал был битком набит. Выпросил в Дергачева еще час – с тем, чтобы занятия проводились до 22.00.

С начала теплых дней футболисты стали тренироваться на футбольном поле ПТУ-21. Продолжаются занятия волейболистов и баскетболистов. Готовим команду и по ручному мячу. В работу втянулся, помогаю Дергачеву. Уже провели несколько встреч по различным видам спорта. Начальство довольно моей работой. Но на сердце тяжело. Как-то, приехав на выходные домой, нахожу на холодильнике бумажку. Это выписка из решения Геленджикского суда о разводе. Бумага эта датирована 23 марта, т.е. два месяца назад. Поскольку с Людмилой мы совершенно не разговариваем и не поддерживаем никаких отношений, я даже не знал о разводе. В суд меня не пригласили, мнения моего никто не спрашивал – присудили оплатить расходы в сумме 100 рублей – и все.

В отсутствие Стасика Людмила входит в комнату.

- Я хотела тебя попросить не приезжать больше сюда!

- То есть как это - не приезжать? А куда же мне приезжать?

- Приезжай куда хочешь, только не сюда. Иначе я сделаю так, что тебе запретят сюда ездить!

В голосе – металл. Все ясно, ее друзья объяснили ей, как от меня избавиться. Ведь я выписан из квартиры. Теперь, даже по окончанию срока, без Людмилиного согласия меня не пропишут. И это в квартире, полученной мною за столько лет, отданных городу! «Ну нет, Людмила! Ничего у тебя не получится. Запомни, если ты свою угрозу выполнишь – найдешь меня у дверей. И эта кровь на всю жизнь останется на тебе. Ты знаешь, я слов на ветер не бросаю!»

После этого памятного разговора каждый день жду какой-нибудь подлости. То, что бывшая жена ревниво следит за тем, чтобы, не дай Бог, не воспользоваться какими-либо продуктами на кухне и даже обмылки от меня прячет, уже не задевает меня – привык. Еле-еле свожу концы с концами – платят мне только 74 рубля (езжу я почти каждую неделю – неудержимо тянет к Стасику). Хочется ему что-нибудь привезти. Недавно купил симпатичный спортивный костюм за 24 рубля – и иссяк. Питаюсь гарнирами в столовой. Приходится продавать кое-какие книги, бутылки из некогда богатой коллекции. Но вот входит в комнату сынок и протягивает книжку квартирных платежей. С тех пор я нахожу эту книжку на видном месте, заполненной для оплаты, в конце каждого месяца.

Суббота. Лежу на диване, читаю. Звонок в дверь. Открываю – Женя! Женя Подрез! Я счастлив. «Какой же ты молодец, что зашел!» Завариваю чай, сидим допоздна. Женя приступает к делу: «Юрий Михайлович, в Вас есть какие-нибудь документы? Жалобы, ответы и т.д. Давайте я передам в «Литературную газету». Вы читаете, они очень много пишут о делах, подобных Вашему. Может, помогут…» Договариваемся, что он зайдет в воскресенье, а я напишу как можно подробнее об обстоятельствах своего дела, подготовлю, что надо.

Нет, не ошибся я в Женьке! Вспоминаю множество своих учеников, до хруста в шейных позвонках отворачивающих голову при встрече в тех случаях, когда не успели перебежать на другую сторону улицы… Это же Вам, мальчишки, я отдал лучшие годы своей жизни, отказывая себе во всем!..

В газетах – Указ об амнистии. Чем глубже вчитываешься, тем больше удивляешься умению нашего руководства заработать политический капитал, что называется, на пустом месте. Под Указ идут по большей части «экзотические статьи, а также – кавалеры орденов и медалей СССР, женщины и «афганцы». Таким образом, награжденный юбилейной медалью к 100-летию со дня рождения В.И.Ленина Ю.Б.Суруханов, директор нашей краевой ДЮСШ, роль которого в работе этой школы не ясна, практически, ни одному тренеру, окажись он в моей ситуации, под амнистию попадал. А ведь он, в основном, проводил время с семьей у нас, в Геленджике, на базе отдыха, созданной при горсовете ДСО «Труд» ПОД МОЮ СЕКЦИЮ. Более того, переброшенный на спортивную работу с партийной, он, никогда в жизни не имевший отношения к боксу, еще и полставки получал за … тренерскую работу! В довесок к директорской зарплате и другим, менее официальным источникам существования, которые предоставляла ему должность… Конечно, я много лет проработавший с ребятами совершенно бесплатно, а потом за гроши готовивший условия для открытия филиала Краевой школы в городе Геленджике, приложивший немало усилий к созданию базы горсовета, служившего местом бесплатного отдыха самого Юрия Борисовича и его семьи, на награды не рассчитывал, да и не напрашивался. Но этот парадокс характерен для системы награждения, распространенный – увы! – не только в спорте.

Я же попадал под пункт 3 – сокращение вдвое ОСТАВШЕГОСЯ СРОКА.

На суд, который проводился тут же, в комендатуре, в Красном уголке, в присутствии зампрокурора края, я решил не идти. Мне и так остается несколько месяцев. Правда, мой демарш остался без последствий – срок мне все равно сократили.

Уже сентябрь, но погода теплая. Правда, часто идут дожди. Прихожу вечером в тренировки – в ячейке для почты белеет письмо. Беру конверт со штампом Верховного суда РСФСР. Очередная «отписка», наверное… Хотя, стоп! В Верховный Суд я жалобы в последнее время не посылал. После очередного ювелирного футбольного паса этой инстанции в адрес Краевого суда, неутешительный ответ из которого я уже получил…

Вскрываю конверт – маленький листок с печатным текстом, занимающим всего две строчки: «…Ваше дело отозвано для рассмотрения в Верховном Суде РСФСР». Неужели сработали бумаги, переданные Женей Подрезом в «Литературную газету»? Правда, пакет был внушительным: кроме жалобы и копий кое-каких документов, я отправил письмо так называемых «потерпевших», полученное мною еще в Белореченске в прошлом году. В письме этом приведены интересные факты, проливающие свет на то, как фабриковалось мое дело.

Но по трезвому размышлению понимаю, что особого повода для оптимизма нет.

Зарядили осенние дожди. И, как всегда, в такую погоду меня все больше и больше одолевают мрачные мысли. В душе накапливается безнадежность. Думаю о том, что через каких-нибудь три месяца оканчивается мой срок… Но проблемы, возникающие после освобождения абсолютно неразрешимы. Я потерял семью. Потерял прописку и жилье. С моей нынешней трудовой книжкой я никому не нужен. Но на мне висит еще запрет на педагогическую деятельность сроком на 5 лет! Учитывая возраст – за сорок, а также наверняка не прошедшие без последствий неоднократные экскурсии в реанимационную палату, жизнь, предстоящую мне, иначе как «доживанием» не назовешь. Мне уже не подняться… Все во мне протестует против существования человеком «второго сорта». Вернее, «третьего». Вторым сортом я уже котировался – из-за своей фамилии… Всю жизнь старался преодолеть проклятье, наложенное на меня моей фамилией. Насколько легче бы мне было жить в своем Отечестве с фамилией Иванов. Или Петров – что тоже неплохо. А уж фамилия Быков и вовсе звучит роскошно…

Под влиянием этих мыслей уже без особого отвращения подумываю о таком популярном предмете, как веревка. Вечером, ложась спать и выполнив ставший для меня обычным ритуал (помолившись о том, чтобы не проснуться), начинаю обдумывать детали предстоящей акции. Трудность заключается в выборе места ее проведения. Дома или близко от него – не хочется пугать сыночка. Если бы не это, я давно бы порезался в ванне с горячей водой, чтобы порадовать Людмилу. Где-нибудь в лесу меня ведь могут не найти. А мне очень хочется хотя бы попортить настроение кому-нибудь из моих палачей… Надо либо во дворе горкома КПСС, либо – прокуратуры… Вспоминаю рассказ одного из знакомых офицеров в зоне. Он рассказал о случае, происшедшем несколько лет назад где-то близ Приморско-Ахтарска. Отбывший вот так же ни за что трехлетний срок и вышедший «на химию» парень, выкопал откуда-то пистолет и порешил прокурора, судью и еще нескольких, имевших отношение к его делу, людей. Последним себя.

Возможно, это и сказка, но поневоле думаешь, что, пожалуй, два-три таких случая – и эти, дорвавшиеся до власти над судьбами людей, чиновники не один раз подумают, прежде чем спрятать человека за решетку… О том же, как легко «закопать» человека, говорит одна притча (или быль), рассказанная мне на этапе одним пожилым «зэком», идущим не то на строгий, не то на особый режим.

В купе поезда ехали двое молодых парней, девушка и солидный пожилой человек. Ребята вышли в коридор, а оставшиеся разговорились. Выяснилось, что девушка ездила на свидание к брату, отбывавшему срок за изнасилование. Всхлипывая, она стала жаловаться попутчику на несправедливость суда и следствия, так как доподлинно знает, что ничего подобного не было. Не говоря уже о том, что лично знакома с «потерпевшей». По ее выражению, на той «негде пробы ставить». Пожилой высказал сомнение в том, что кого-то могут осудить без всяких доказательств. Выяснилось, что он работник прокуратуры из соседнего города, едет в отпуск. Молодую женщину возмутил безапелляционный тон попутчика.

- Хотите, докажу, что по этой статье можно кого угодно посадить, в том числе и Вас!

- Ну-ну, интересно, как Вы это сделаете!

- А вот так!

С этими словами девушка рванула на себе платье, ногтями проехала по лицу и, забившись с ногами в угол постели, принялась кричать. Обалдевший от неожиданности работник прокуратуры бросился к ней и был застигнут влетевшими в купе на крик стоявшими в коридоре ребятами. Запахивая дрожащими руками ворот разорванного платья и глотая слезы, «пострадавшая» заявила, что «этот тип» хотел ее изнасиловать. Как водится в таких случаях, до появления проводника молодые попутчики «дали оторваться» пытавшемуся опровергнуть обвинение гражданину и сдали с рук на руки подоспевшему милицейскому наряду. Был составлен протокол по всей форме и через пару месяцев отбывший предварительное заключение в следственном изоляторе ближайшего города преступник предстал перед судом. И нет ни малейшего сомнения в том, что неудачливый сотрудник правоохранительных органов был бы осужден по всей строгости наших гуманных законов, если бы присутствующая на суде «потерпевшая» не призналась в фальсификации, заработав при этом условный срок. Получивший же предметный урок прокурорский работник занялся делом брата упомянутой молодой женщины и довел его до реабилитации. Так сказать «хэппи энд».

Несмотря на некоторую неправдоподобность изложенной истории, в основном, в заключительной части повествования, любой знающий порядки в нашем правосудии усомнится лишь в том, что такое могло произойти с работником прокуратуры. В силу исключительности и круговой поруки, царящих в этой организации.

Ну, все это, так сказать, «лирика». Мне же, несмотря на нежелание жить, не хочется уходить неотомщенным. Перебираю в уме различные варианты мести в поисках наиболее эффективных. Для начала расставляю врагов в порядке очередности. Почетное место в этом списке, безусловно, занимает сам В.Б.Быков, прокурор города, а также судья Чурсина и помощник прокурора Резникова. Но не хочу утомлять читателя перечислением всех, кто вложил свою лепту в трагедию моей семьи.

Утром, часов в 10, в комнату входит начальник отряда и предлагает спуститься в дежурку. На мой вопрос: «Зачем?» отвечает, что не знает. Вроде бы кто-то звонил… Спускаюсь вниз, дежурный говорит, что звонили из Крымской районной прокуратуры, просили срочно прийти. По дороге в центр мучительно соображаю, чем мог быть вызван интерес прокурора Крымска к моей скромной персоне.

Секретарь, едва я назвал свою фамилию, направилась в кабинет прокурора. Оказывается, в кабинете меня ждет приехавший из прокуратуры РСФСР средних лет мужчина в сером костюме. Представившись, он начал задавать мне вопросы, главным из которых был вопрос, уточняющий сроки и количество отправляемых мною жалоб по линии прокурорского надзора. Я подсчитал, их оказалось 9. На две из них ответов не было получено, на остальные ответ приходил… из Геленджика.

В процессе беседы с зональным прокурором выяснилось, что пересылка жалоб в адрес Геленджикской надзорной инстанции является прямым нарушением Уголовно-процессуального кодекса. Впрочем, это открытие, сделанное им, для меня открытием не является. О чем я и сообщаю представителю республиканской инстанции. Известно мне также и о рассмотрении моего дела в Верховном Суде РСФСР. Так что ничего нового из нашей беседы я не выношу.

После выходных, проведенных с сыночком, так не хочется возвращаться в Крымск! Однако точно к указанному сроку, к 14 часам, вхожу в дверь комендатуры. Дежурный, старший лейтенант по фамилии Гриб, делает мне призывной жест рукой. Вхожу в дежурку. Первым делом узнаю, что с меня «поллитра». Что-то не помню, когда задолжал. Но Гриб делает загадочное лицо и уже официально заявляет, что мне необходимо зайти в спецчасть. Что-то екает у меня внутри и я чуть не бегом мчусь в спецчасть. При виде меня радостно улыбается начальник этого кабинета Валентина Николаевна.

«Поздравляю!» - протягивает мне бумагу с грифом «Краснодарский краевой суд» в левом верхнем углу. Текст довольно длинный, но из толкотни фраз и строчек выхватываю главное: «… Приговор Геленджикского горнарсуда… отменить…». «Назначить новое расследование…». Долго не могу прийти в себя. Глядя в прекрасные, какие-то лучистые глаза Валентины Николаевны – сейчас эта женщина кажется мне необыкновенно красивой, справляюсь с волнением. Но что делать дальше – не знаю… «Иди к Анатолию Гавриловичу. Он скажет», - направляет она меня к «хозяину».

Сергеев в курсе дела, пожимает мне руку, предлагает присесть.

«Ты понимаешь, я не имею больше права тебя здесь держать – отменен приговор Геленджикского суда, то есть все вернулось как бы к тому моменту, когда ты был арестован. Но здесь, в Крымске, ты не по решению Геленджикского суда, а по решению Абинского – ведь ты же на «химии». Кроме того, в пришедшей бумаге нет ни слова об отмене меры пресечения. Ведь до суда ты находился под арестом? Так что, по идее, тебя могут снова арестовать и препроводить в КПЗ. Так что давай завтра езжай в Крайсуд, требуй, чтобы сюда прислали бумагу, отменяющую эти санкции». Идиотизм какой-то! С одной стороны, как сказал Сергеев, при доследовании может быть решение только в мою пользу; причем, речи о простом смягчении приговора не может быть – ведь я уже, практически, отбыл срок. Тем более не может быть и речи об ужесточении наказания – мне дали, практически, «потолок». Значит, вопрос будет решаться о моем оправдании. И вдруг – возможный арест.

Утром, еще затемно, выезжаю автобусом на Краснодар. Поиски Крайсуда много времени не заняли. К председателю Акуличеву пробиться не удается. Попадаю к заму. Выслушав меня, он вызывает девушку из секретариата и дает ей необходимые указания. Но меня очень настораживает его тон. Чувствуется, что заместителю хорошо знакомо мое дело, отмену приговора по протесту зампредседателя Верховного Суда РСФСР он не одобряет – ведь крайсуд, судя по их отпискам, уже дважды «проверял» мое дело и «оснований для отмены приговора не усмотрел». Таким образом, пересмотр приговора в мою пользу ставит под сомнение компетентность, если не объективность, краевого суда.

В автобусе, идущем на Геленджик, мне становится не по себе. Тем более, что в крайсуде мне удается выяснить, что «доследование» поручено… Геленджикской прокуратуре!

Продолжение:

Прокурорский надзор. Глава 6. Чудеса, да и только!

Содержание:

Прокурорский надзор. Предисловие

Прокурорский надзор. Глава 1. Неудача

Прокурорский надзор. Глава 2. Изолятор

Прокурорский надзор. Глава 3. Тюрьма-суд-тюрьма

Прокурорский надзор. Глава 4. Больница

Прокурорский надзор. Глава 5. «Химия»

Прокурорский надзор. Глава 6. Чудеса, да и только!

Прокурорский надзор. Эпилог

Жизнь и книги

Если бы мне представилась возможность прожить свою жизнь дважды, единственное, что я бы желал, чтобы в другой жизни у меня были б другие книги. Ведь так тяжело покинуть этот мир, зная, сколько прекрасных произведений я так и успел прочесть.

Марк Твен.

Искренний друг

Книга всегда была для меня самым искренним другом, и без нее моя жизнь была бы более печальной и одинокой. Хорошо хоть одному своему другу я посвятил столько внимания, сколько было возможно.

Бернард Шоу.

Книга и будущее

Литература - то единственное богатство, которое человек может оставить после себя в этом мире. Все остальное превратится в пыль, и только книги будут жить вечно. Наши потомки будут куда богаче нас, и только это вызывает у меня зависть перед будущим.

А. и Б. Стругацкие.

www.nashaulitsa.narod.ru © 2012 г. Литературный журнал «Наша Улица»

Все права авторов защищены. Перепубликация без разрешения редакции журнала запрещена!

Главная | Произведения | О сайте | Контакты | Ссылки | Карта сайта